Смуты,
начавшиеся в ценральных и восточных частях России в 70-х годах XVIII ст., отличались
большой сложностью и напряженностью. В то время России пришлось начать и
вести военные действия в Польше и Турции. Тягости военного времени, конечно,
давали себя чувствовать населенно, которое усиленно служило и платило подати в
течение многих лет, начиная еще с первых походов в Пруссию при императрице
Елизавете (с 1757 г.). Одного этого было бы достаточно, чтобы вызвать
неудовольствие в низших, податных слоях народа. Но в то же время непрерывно
продолжали расти злоупотребления крепостным правом на крестьян со стороны их
помещиков (§118). Крестьяне хорошо сознавали, что они не холопы, а государевы
подданные, и негодовали на превращение их в «дворовых» холопов, на смешение их
с р»6ами. В начале XVIII в. крестьянин Посошков, современник Петра Великого,
составивший несколько замечательных экономических и публицистических
сочинений, говорил, что «крестьянам помещики ее вековые владельцы», что
«прямой их владелец Всероссийский самодержец, а они владеют временно». Этими
словами Посошков указывал на давнюю связь между помещичьей службой государству
и крестьянской
зависимостью от помещиков. Государство для того подчинило крестьян помещикам и заставило работать на них, чтобы
помещики могли
служить государству с данной им земли (§ 55). Все
крестьянство знало о том, что
крестьяне повинны работать на помещика пока он служит и потому, что он служит. И
вот, чем дальше, тем все меньше и легче служили помещики; наконец, с 1762 г. им
была дана
«вольность» служить или не служить, а
между тем, крестьянская зависимость
становилась от того не легче, а тяжелее, и крестьяне ставились в одно положение с
прежними рабами. Во многих местах крестьяне начали после манифеста о вольности
дворянской открытые возмущения против помещиков и властей, ища улучшения своей
участи. По их представлению, раз уничтожена была обязательная служба помещиков
с земли, должно прекратиться и право их на труд крестьян. Как император Петр
III, так и
императрица Екатерина были вынуждены посылать во многие местности войска, даже с пушками, для усмирения
крестьянских волнений. Так понемногу развивалось неудовольствие и брожение в
народных массах.
На этой уже горючей почве создался первый случайный п для открытого возмущения
— в страшной эпидемии чумы. В 1770 г. в Москве эта эпидемия приняла
чрезвычайные размеры: умирало говорят, до 1 тыс. человек в день. Все, кто мог,
покинули город, присутственные места были закрыты, лавки заперты,
прекратились работы. Праздный народ начал волноваться, не исполнял предписаний
докторов и властей: не соблюдал предосторожностей, скрывал больных, а умерших хоронил тайно в погребах и садах. Не веря докторам и полиции,
суеверные люди восстали даже на церковную власть. Московский архиепископ
Амвросий заметил, что народ -обирается толпами в Китай-городе, у Варварских
ворот, к бывшей там иконе Богоматери, в уверенности, что именно эта икона
уврачует от мора Понимая, что от скучения народа только растет зараза,
Амвросий предписал снять икону с городских ворот. За это толпа разбила покои
Амвросия в Кремле, убила его самого и начала в Кремле грабеж. Градоначальник
сенатор Еропкин пустил в ход оружие для восстановления порядка, причем было
убито до ста человек. Несмотря на распорядительность Еропкина, он не мог
справиться с эпидемией и волнениями и в этом смысле доносил Екатерине, прося
помощи. Тогда Екатерина послала в Москву Гр. Гр. Орлова с особыми полномочиями.
Когда к концу 1771 г. мор ослабел и смертность уменьшилась, Екатерина
приписала это именно мерам, принятым Орловым.
Одновременно с развитием губительной эпидемии в центре государства на
восточных его окраинах произошло опасное народное возмущение, напомнившее во
многом движение Стеньки Разина (§ 84). Началось возмущение в
казачьей среде на
р. Яике (Урале). Было уже сказано (§ 105), что после Булавикского бунта всякая
самостоятельность Дона пала, уцелевшие сторонники Булавина оттуда разбежались,
и Донская область перестала быть приютом бродячего и беглого люда. Но
казачество с его преданиями о вольной жизни и с его враждой к государству еще
не исчезло. Оно жило, сохраняя свои предания и обычаи, со своими выборными
предводителями, на юго-восточных окраинах России, на Кубани, Тереке, Яике,
везде, где был еще простор степей и рыбный лов, везде, где был еще слаб надзор
государственной власти. Как раз в XVIII в. для усмирения инородцев (калмыков и
башкир) правительство начало укреплять места по верхнему Яику и его притокам
своими крепостями (Оренбург, Илецкий городок и др.) и стало налагать свою руку на
яицкое казачество. стесняло казачью вольность, требуя от казаков гарнизонной
службы
в крепостях, назначая им от себя начальство, подчиняя их своим чиновникам.
Происходило то же, что раньше происходило на Дону. Казаки не раз пытались
отстаивать свою вольность, не исполняли приказаний и за то подвергались суровым
наказаниям. В 1771 г. они начали было открытый бунт, но были жестоко усмирены. Их
ссылали в Сибирь и сдавали в солдаты; уничтожили их выборное управление ("старшину") и
окончательно подчинили их военным властям того края. Жестокие кары не умиротворили
казаков; напротив, они усилили -нх озлобление и окончательно подняли их против
государства.
Предводителем яицких казаков явился беглый донской казак
Емельян Пугачев, много скитавшийся по России, раз уже пойманный
и сидевший в
Казани в тюрьме. В 1773 г. он пришел на Яик (где бывал уже и раньше) и назвал
себя императором Петром III. Тогда бывали случаи такого самозванства, потому
что ранняя смерть Петра III тот час же по его свержении, казалась многим
сомнительной и странной. Но в других случаях непопулярное имя Петра III не
возбуждало никаких движений. Здесь же, на Яике, оно давало благовидный повод
начать движение во имя законного государя против ненавистных властей. В подлинность явившегося государя не все верили;
но к нему
пошли все недовольные из окрестных мест: казаки, раскольники, инородцы, —
каждый с тем, чтобы достигнуть своих желаемых целей. Подняв яицкое казачество,
Пугачев успел овладеть несколькими крепостями на Яике (кроме Оренбурга), взял
из них пушки и военные припасы и образовал вокруг себя большое войско (до 25
тыс. человек). К нему стали стекаться беглые крестьяне с уральских горных
заводов и из внутренних областей государства. Во имя его начали подниматься
башкиры, калмыки, татары. Пугачев почувствовал силу и направил свои шайки к
Волге. Успех ждал его и там. Как во времена Разина, так и теперь крепостные
люди и поволжские инородцы легко поднимались против помещиков и властей. До
самой Казани горели дворянские усадьбы, заводы, города. Кто мог, спасался в
Казань и Москву; но много дворян, чиновников и офицеров было замучено и убито
по городам и селам. Громадный край пылал мятежом.
Когда стала очевидна опасность народного движения, императрица Екатерина
отправила для борьбы с ним генерала А.И. Бибикова
, но она не могла послать с Бибиковым большие военные силы, так как армия была занята военными действиями в Турции и Польше.
Бибиков нашел признаки тревоги и беспорядка уже в Москве; когда прибыл в
Казань, главный город в районе мятежа, то был изумлен беспорядком и паникой,
какие там царили: все готовы были бежать от Пугачева. Бибиков собрал и ободрил
местное дворянство, побудил дворян вооружиться и дать средства на борьбу. С
собранными им войсками и дворянской милицией ему удалось одолеть Пугачева,
освободить
города, захваченные им, и прогнать шайки Пугачева от Оренбурга. Мятеж стал
потухать, и сам Пугачев бежал в Уральские горы. Но Бибиков умер, говорят, от
страшного напряжения сил, и налаженное им дело усмирения мятежа остановилось.
На весну 1774 г. восстание разгорелось снова. Пугачев опять
явился с казаками на Волге и на
этот раз усвоил новый обычай. Пораженный не раз войсками майора Михельсона, он стал
избегать встречи с ними и быстро переходил с места на место, захватывая города и везде поднимая крестьян на помещиков. Так, он внезапно явился под самой
Казанью, крепости не взял, но город пожег и бежал от Михельсона на правый,
западный берег Волги и на р. Суру Здесь он поднял крестьянское восстание, взял
Пензу, взял Саратов, пошел к г. Царицыну, но оттуда убежал от Михельсона за Волгу
на Яик. В это время явился на место действия генерал Суворов,
призванный
императрицею с театра Турецкой войны, и погнался за Пугачевым. Пугачев был
выдан Суворову его же сообщниками, которые уже отчаялись в исходе своего
движения.
Он был привезен в Москву и казнен (1775).
Восстание, поднятое казаками, постепенно затихло, и в нем вольное казачество
спело свою последнюю песню. С тех пор, под действием государственных
порядков, оно потеряло окончательно свой давний оппозиционный склад и
превратилось в пограничную милицию, послушную правительственному руководству.
В роли такой милиции оно продолжало существовать не только на р. Яике (с тех
пор переименованном в р. Урал), но и на реках Тереке и Кубани. Усмирено было и
крестьянство. По отношению к восстававшей крестьянской массе начальством
принимались суровые меры; наказывались нещадно все, кто так или иначе был
прикосновенен к бунту. Крепостное право не было смягчено. Сама императрица,
хотя и желала соблюдения возможной гуманности и мягкости, однако выше всего
ставила укрепление законной власти и порядка в государстве и потому стояла за
применение решительных мер против бунтовщиков. Мало того: подавляя бунт, она
под влиянием его деятельно работала над сочинением нового проекта управления
губерниями — в тех видах, чтобы дать провинциям твердое устройство и сильную
власть.