ЛЕКЦИЯ VI
ИСТОРИКО-КРИТИЧЕСКИЙ РАЗБОР НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ. ЕЁ ЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ
ДАЛЬНЕЙШЕГО РУССКОГО ЛЕТОПИСАНИЯ, ОШИБОЧНОСТЬ ХРОНОЛОГИЧЕСКОЙ ОСНОВЫ СВОДА И
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ОШИБКИ. ОБРАБОТКА СОСТАВНЫХ ЧАСТЕЙ СВОДА ЕГО СОСТАВИТЕЛЕМ.
НЕПОЛНОТА ДРЕВНЕЙШИХ СПИСКОВ НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ. ИДЕЯ СЛАВЯНСКОГО ЕДИНСТВА,
ПОЛОЖЕННАЯ В ЕЁ ОСНОВУ. ОТНОШЕНИЕ К ЛЕТОПИСИ ИЗУЧАЮЩЕГО. ЛЕТОПИСИ XII в.
ИСТОРИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ ЛЕТОПИСЦА.
Мы рассмотрели происхождение, состав и источники древнейшего
летописного свода, который принято называть Начальной летописью, и признали
наиболее вероятным составителем его игумена Сильвестра. Нам предстоит
оценить этот памятник, как исторический источник, чтобы этой оценкой
руководиться в изучении древнейших его известий о Русской земле. Этот
памятник, важный сам по себе как древнейший и основной источник русской
истории, становится еще ценнее потому, что был в истинном смысле слова
начальной летописью: дальнейшее летописание примыкало к ней, как ее
непосредственное продолжение и посильное подражание; последующие составители
летописных сводов обыкновенно ставили ее во главе своих временников.
В разборе Начальной летописи наше внимание сосредоточится на самом
составителе свода, на том, что внес он своего в собирательную работу
сведения разнородного материала, вошедшего в состав свода. Ему принадлежат
хронологическая основа свода, способ обработки источников и взгляд на
исторические явления, проведенный по всему своду.
ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ОСНОВА СВОДА. Хронологическая канва, по которой выведен
рассказ свода, служит одною из связей, придающих некоторую цельность
разновременным и разнородным его частям и известиям, почерпнутым из столь
разносторонних источников. В исходной точке этого плана лежит ошибка, в
которую русский бытописатель был введен греческим источником. В XI в. на
Руси был уже известен в славянском переводе так называемый Летописец вскоре
или вкратце цареградского патриарха Никифора (умер в 828 г.) с продолжением.
Мы видели, почему составитель нашего свода старался прикрепить начальный
пункт русской хронологии к году воцарения императора Михаила III. Никифоров
летописец и ввел его в ошибочный расчет. Академик Шахматов обстоятельно
выяснил, как это случилось. В хронологической таблице Никифорова летописца,
по которой составитель нашего свода строил свой план, от р. х. до императора
Константина, точнее, до первого вселенского собора, по ошибке поставлено 318
лет вместо 325, т. е. за год собора принято число отцов, на нем заседавших,
а сумма лет от собора до воцарения Михаила выведена по неточности слагаемых
в 542 вместо 517; сложением 318 с 542 и получился для воцарения Михаила год
от р. х. 860, а от сотворения мира 6360, так как летописец Никифора считал
от сотворения мира до р. х. ровно 5500, а не 5508 лет, как считаем мы. Вышла
ошибка в 18 лет. Не принимая во внимание участия Никифорова летоисчисления в
образовании года 6360, вычитая из него 5508, получали для воцарения Михаила
год от р. х. 852 вместо 860 и этим недоразумением нечаянно уменьшали ошибку
на 8 лет, не доходя до истины, т. е. до 842 г., только 10 лет. Впрочем, эта
ошибка в определении исходного хронологического пункта мало вредила
дальнейшим расчислениям русского хронолога XII в. коррективом служили ему
даты договоров с греками. Держась своего летосчисления и относя воцарение
Михаила к 6360 г. от сотворения мира, но зная по преданию или по
соображению, что Олег умер в год второго своего договора с греками,
составитель свода на время от воцарения Михаила до Олеговой смерти, т. е. до
первого года Игорева княжения, отсчитал в своей таблице ровно столько лет
(60), сколько того требует дата договора - 6420 г. Я решился ввести вас в
эти хронологические подробности только для того, чтобы вы видели, с какими
затруднениями приходилось бороться составителю свода и как относиться к его
ранним хронологическим показаниям.
Надобно отдать ему должное: при скудных средствах он вышел из своих
затруднений с большим успехом. Он отнес к 866 г. нападение Руси на Царьград,
которое, как теперь известно, произошло в 860 г. Соответственно тому и
предшествующие события, им рассказанные, раздоры между северными племенами
по изгнании варягов, призвание князей, утверждение Аскольда и Дира в Киеве,
надобно отодвигать несколько назад, к самой середине IX в. Неточности в
отдельных годах ничему не мешают, и сам составитель свода придавал своим
годам условное, гадательное значение. Встречая в древней Повести ряд тесно
связанных между собою событий и не умея каждое из них пометить особым годом,
он ставил над их совокупностью ряд годов, в пределах которых они, по его
расчету, должны были произойти. Так, изгнание варягов, бравших дань с
северных племен, усобицы между этими племенами, призвание князей, смерть
братьев Рюрика через два года по призвании и уход Аскольда с Диром в Киев он
пометил суммарно тремя годами, 860, 861 и 862, и мы плохо понимаем его,
приурочивая все эти события, и в том числе призвание князей, к одному
последнему 862 г. Заслуга составителя свода в том, что он, располагая
сбивчивыми данными византийских источников, умел уловить начальный конец
нити отечественных преданий - данничество северных племен варягам, и на
расстоянии двух с половиной столетий, ошибаясь на 6 - 7 лет, прикрепить этот
конец к верно рассчитанному хронологическому пункту, к половине IX в.
СПОСОБ ОБРАБОТКИ. Сцепив весь свод одной хронологической основой и
набросив летописную сеть на его нелетописные части, Сильвестр внес в свое
произведение еще более единства и однообразия, переработав его составные
статьи по одинаковым приемам. Переработка состояла главным образом в том,
что по всему своду проведены исторические воззрения хронографа Георгия
Амартола. Этот хронограф служил для него не только источником известий,
касавшихся Руси, Византии и южных славян, но и направителем его
исторического мышления. Так, в начале Повести временных лет он поставил
заимствованный у Амартола очерк разделения земли между сыновьями Ноя и эту
географическую классификацию, или таблицу, пополнил собственным перечнем
славянских, финских и варяжских племен, дав им место в Афетовой части. Для
объяснения важных отечественных явлений он ищет аналогий у того же Амартола
и таким образом в их изложение вносит сравнительно-исторический прием
Характерное место Повести о нравах и обычаях русских славян он пополнил
извлечением из Амартола о нравах сириян, вактириян и других народов и к ним
от себя прибавил заметку о половцах, о которых неизвестный автор Повести
едва ли имел какое-нибудь понятие: они стали известны на Руси после
Ярослава. Вообще, эта часть свода носит на себе следы столь усердной
переработки со стороны его составителя, что в ней трудно отделить подлинный
текст от Сильвестровых вставок и изменений. К этому надобно прибавить еще
тщательность, с какой Сильвестр старался воспользоваться для своего свода
всем наличным запасом русской повествовательной письменности. Он был знаком
с древней новгородской летописью и из нее привел рассказ о действиях
Ярослава в Новгороде в 1015 г. по смерти отца.
Киевские события этого года он изложил по сказанию о Борисе и Глебе,составленному монахом Иаковом в начале XII в. Едва ли не он же сам составил
и сказание о крещении Руси по древнему житию князя Владимира, широко
воспользовавшись при этом Палеей, полемическим изложением Ветхого завета,направленным против магометан и частью католиков, которое преподает
Владимиру греческий философ-миссионер. Он вставил в свод под 1097 г. и
обстоятельный рассказ об ослеплении теребовльского князя Василька,написанный Василием, лицом, близким к Васильку. Он же поместил в трех местах
Несторовой летописи части упомянутого мною Сказания о Печерском монастыре и
преподобном Феодосии, может быть, им же и написанного. Проводя свою мысль в
сравнительно-историческом освещении, составитель свода не боялся вносить в
летописное изложение прагматический беспорядок, соединял под одним годом
разновременные, но однородные явления. Вспомнив, что около 1071 г. в Киеве
явился волхв, о котором в Печерской летописи не было известия, он вставил в
нее вместе с рассказом об этом волхве целое учение о "бесовском наущении и
действе", о пределах силы бесов над людьми и о способах их действия на людей,
особенно посредством волхвов. Эта демонология иллюстрируется
несколькими любопытными рассказами о волхвах и кудесниках на Руси того
времени и параллельными библейскими примерами. Время событий, рассказанных
Сильвестром под 1071 г., обозначено летописными выражениями: "в си же
времена, в си лета"; но два случая из рассказанных несомненно были позднее
1071 г. Так не мог написать простой летописец, каким был Нестор,
записывавший события из года в год. Впечатление ученого книжника,
производимое широким знакомством составителя свода с иноземными и своими
источниками и способом пользования ими, усиливается еще проблесками
критической мысли. Составитель против мнения, будто основатель Киева был не
более как перевозчик через Днепр, и в критической вставке, внесенной в
Повесть временных лет, доказывает преданием, что Кий был князь в роду своем
и ходил в Царьград, где был принят с большим почетом самим царем; только
имени этого царя составитель не знает, в чем и сознается. Точно так же
ходили различные толки о месте крещения князя Владимира; составитель
выбирает из них наиболее достоверное предание.
НЕПОЛНОТА ДРЕВНЕЙШИХ СПИСКОВ. Но едва ли одной этой критической
разборчивостью можно объяснить заметную неполноту свода: в позднейших
списках Начальной летописи встречаем ряд известий, которые не нашли себе
места в списках древнейших, хотя сами по себе ничем не возбуждают
критического недоверия.
Большею частью это краткие известия о событиях, которых нельзя выдумать
или не для чего было выдумывать. Так, пропущены известия о том, что в 862 г.
призванные князья построили город Ладогу и здесь сел старший из них - Рюрик,
что в 864 г.убит был болгарами сын Аскольда, в 867 г. воротились от Царьграда
(после поражения) Аскольд и Дир с малой дружиной и был в Киеве плач великий,
что в том же году "бысть в Киеве глад велий", а Аскольд и Дир избили
множество печенегов.
В древнейших списках 979 г. оставлен пустым, а в позднейших под ним
помещены два любопытных известия о печенежском князе, который бил челом
Ярополку о службе и получил от него "грады и власти", и о приходе
к Ярополку
греческих послов, которые "взяша мир и любовь с ним и яшася ему по дань,
якоже и отцу его и деду его". Из времени князя Владимира пропущен ряд
известий о печенежских и болгарских князьях, крестившихся в Киеве, и о
посольствах, приходивших в Киев из Греции, Польши, Чехии, Венгрии, от папы.
Такие пропуски можно проследить и в дальнейших княжениях по всему XI в. Эти
пробелы частью можно отнести на счет Лаврентьевского списка, который, будучи
древнейшим, не может быть признан наиболее исправным: в нем по вине писца
пропущено много мест, сохранившихся в других, ближайших к нему по составу и
тексту списках. Иные известия могли быть опущены по соображениям самого
составителя свода, но внесены в него ближайшими по времени переписчиками,
которые бывали отчасти и редакторами переписываемых произведений и могли
восполнить пробелы по источникам, бывшим под руками у Сильвестра и еще не
успевшим затеряться. Но в некоторых летописных сводах, особенно
новгородского происхождения, первые века нашей истории излагаются столь
несходно со сводом, усвояемым нами игумену Сильвестру, что такой разности
нельзя объяснить неполнотою списков или редакций. Это и побудило академика
Шахматова предположить существование особого, более древнего летописного
свода, составленного в конце XI в. и послужившего "основным ядром", из
которого в начале XII в. составился свод, читаемый нами в Лаврентьевском
списке. Все это приводит к мысли, что Сильвестровский свод далеко не вобрал
в себя всего запаса рассказов, ходивших в русском обществе про первые века
нашей истории, или по какой-то случайности именно древнейшие списки
сохранили Начальную летопись в сокращенном, а позднейшие в более полном
составе, как думал С. М. Соловьев.
ИДЕЯ СЛАВЯНСКОГО ЕДИНСТВА. Всего важнее в своде идея, которою в нем
освещено начало нашей истории: это - идея славянского единства. Составитель
потому так и занят этнографией, что хочет собрать все части славянства,
указать их настоящее международное место и найти связи, их соединяющие.
Описав расселение славян, он замечает: "тако разыдеся словеньский язык; тем
же и грамота прозвася словеньская". Она и была одной из таких связей.
Русский бытописатель помнил роковой исторический момент, с которого началось
разрушение славянского единства: это - утверждение венгров на среднем Дунае
в начале Х в., разорвавшее связи между западными и южными славянами,
завязанные славянскими первоучителями.
По поводу известия о проходе венгров мимо Киева в 898 г. он вспоминает
о деятельности Кирилла и Мефодия и о ее значении для славянства. Был один
язык славянский - славяне дунайские, покоренные венграми, морава, чехи, ляхи
и поляне - Русь. Первее всего мораве дана была грамота славянская, которая
теперь на Руси и у болгар дунайских. Мефодий был епископом в Паннонии на
столе апостола Андроника, ученика апостола Павла. А апостол Павел учил в
Иллирии, где прежде жили славяне: стало быть, и славянству учитель Павел. А
мы, Русь, - тоже славяне: стало быть, Павел и нам, Руси, учитель. А
славянское племя и русское - одно племя: от варягов прозвались Русью, а
изначала были славяне; только звались полянами, а говорили по-славянски;
звались полянами потому, что в поле сидели, а язык у них один с другими
славянами. Такой диалектической цепью умозаключений и так настойчиво
мыслящий русский книжник начала XII в. прицеплял свое темное отечество не
только к семье славянских народов, но и к апостолическим преданиям
христианства. Замечательно, что в обществе, где сто лет с чем-нибудь назад
еще приносили идолам человеческие жертвы, мысль уже училась подниматься до
сознания связи мировых явлений. Идея славянского единства в начале XII в.
требовала тем большего напряжения мысли, что совсем не поддерживалась
современной действительностью. Когда на берегах Днепра эта мысль выражалась
с такой верой или уверенностью, славянство было разобщено и в значительной
части своего состава порабощено: Моравская держава была разбита венграми еще
в начале Х в., первое Болгарское царство - Византией в начале XI в.,
полабские и прибалтийские славяне уступали немецкому напору и, вместе с
чехами и поляками, католическому влиянию.
ОТНОШЕНИЕ К ЛЕТОПИСИ ИЗУЧАЮЩЕГО. Все указанные особенности Начальной
летописи ставят в особенное к ней отношение изучающего по ней начало нашей
истории. Когда куча разнохарактерного материала расположена по плану,
выработанному путем соображения разнородных данных, подвергнута переработке
по известным приемам, даже с участием критической разборчивости, и освещена
руководящей исторической идеей, тогда мы имеем дело уже не с простой
летописью, но и с ученым произведением, которому принадлежат некоторые
научные права на внимание. Здесь изучению подлежит не только сырой
исторический материал, но и цельный взгляд, даже с некоторыми
методологическими приемами. Углубляясь в связь и смысл явлений, описываемых
в таком произведении, мы обязаны принимать в расчет и то, как понимает эту
связь и этот смысл сама летопись, ибо в ней мы имеем памятник, показывающий,
как представляли себе первые времена нашей истории мыслящие, изучавшие ее
книжные люди на Руси в начале XII в. К Начальной летописи непосредственно
примыкают ее продолжения, повествующие о событиях в Русской земле. XII в. до
конца первого периода нашей истории.
ЛЕТОПИСИ XII в. После приписки Сильвестра с 1111 г. оба древнейших
списка, Лаврентьевский и Ипатьевский, как и списки более поздние, разнятся
между собою гораздо значительнее, чем до этого момента: очевидно, это уже
различные летописные своды, а не разные списки одного и того же свода. До
конца XII в. в сводах того и другого древнейшего списка описываются большею
частью одни и те же события и по одинаковым источникам, которыми служат
первичные местные летописи и сказания об отдельных лицах или событиях,
писанные современниками, иногда даже очевидцами и участниками описываемых
дел. Но, неодинаково пользуясь общими источниками, тот и другой свод
изображает события по-своему. Свод Ипатьевского списка вообще полнее
Лаврентьевского. Притом можно заметить, что в изложении событий, в
объяснении их причин и следствий составитель Ипатьевского свода
придерживался более южнорусских источников, составитель Лаврентьевского -
более источников северных, суздальских, хотя по местам в первом северные
события рассказаны даже подробнее, чем во втором, и наоборот - южные во
втором описаны обстоятельнее, чем в первом. Наконец, сверх общих источников
у каждого свода были свои особые, которых не знал другой. Поэтому оба свода
представляют как бы одну общерусскую летопись в двух различных составах или
обработках. В этом смысле летопись XII в. по Ипатьевскому списку у нас
иногда называют сводом южно-русским, а летопись того же века по списку
Лаврентьевскому - сводом северным, суздальским. Изучая тот и другой свод, мы
чуть не на каждом шагу встречаем в них следы летописцев то киевского, то
черниговского, то суздальского, то волынского. Судя по этим следам, можно
подумать, что во всех главных областных городах Руси XII в. были свои
местные летописатели, записки которых вошли в тот или другой свод с большей
или меньшей полнотой в меру значения каждого города в общей жизни Русской
земли. Первое место в этом отношении принадлежало Киеву, и из киевской
летописи всего больше черпают оба свода, только изредка мимоходом отмечая
известия, идущие из какого-нибудь далекого угла Руси, из Полоцка или Рязани.
Так летописание XII в. развивалось, по-видимому, в одинаковом направлении с
тогдашней земской жизнью, подобно ей разбивалось по местным центрам,
локализовалось. Как могли составители обоих сводов собрать такой обильный
запас местных летописей и сказаний и как умели свести их в последовательный
погодный рассказ, - это может быть предметом Удивления или недоумения. Во
всяком случае, они оказали неоценимую услугу позднейшей историографии тем,
что сберегли для нее множество исторических данных, которые без них пропали
бы бесследно. Эти своды еще тем Дороги, что составители их, сводя местные
записи, щадили их областные особенности, тон и колорит, политические
суждения и общественные или династические отношения местных летописателей.
Летописцы того времени не были бесстрастными и даже беспристрастными
наблюдателями совершавшихся событий, как мы склонны их представлять себе: у
каждого из них были свои местные политические интересы, свои династические и
областные сочувствия и антипатии. Так, летописец киевский обыкновенно горячо
стоит за своих любимых Мономаховичей, черниговский - за их противников
Ольговичей, а суздальский рад при случае кольнуть новгородцев за их "злое
неверстие", гордость и буйство, за их привычку нарушать клятву и прогонять
князей. Отстаивая своих князей и свои местные интересы, летописец не
чуждался желания по-своему изобразить ход событий, тенденциозно связывая и
толкуя их подробности, причины и следствия. Разнообразие местных источников
сообщает тому и другому своду значение общерусской летописи, а разнообразие
местных интересов и сочувствий вносит в оба свода много живости и движения,
делая их верным зеркалом настроения, чувств и понятий тогдашнего русского
общества. Читая, например, по Ипатьевскому списку рассказ о шумной борьбе
Изяслава Мстиславича с черниговскими князьями (1146 - 1154), мы слышим
поочередно голос то киевского летописца, сочувственный Изяславу, то
летописца черниговского, радеющего об интересах его противников, а со
времени вмешательства в борьбу князей Юрия суздальского и Владимира
галицкого к хору центральных летописцев присоединяются голоса бытописателей
этих далеких друг от друга окраин Русской земли. Благодаря тому, вчитываясь
в оба свода, вы чувствуете себя как бы в широком общерусском потоке событий,
образующемся из слияния крупных и мелких местных ручьев. Под пером летописца
XII в. все дышит и живет, все безустанно движется и без умолку говорит; он
не просто описывает события, а драматизирует их, разыгрывает перед глазами
читателя. Таким драматизмом изложения особенно отличается Ипатьевский
список. Несмотря на разноголосицу чувств и интересов, на шум и толкотню
описываемых событий, в летописном рассказе нет хаоса: все события, мелкие и
крупные, стройно укладываются под один взгляд, которым летописец смотрит на
мировые явления.
ИСТОРИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ ЛЕТОПИСЦА. Этот исторический взгляд так сросся с
настроением, со всем духовным складом летописца, что его можно назвать
летописным, хотя его разделяли люди одинакового с летописцем настроения или
мышления, не принимавшие никакого участия в летописном деле. Этот взгляд
имеет большое значение в историографии, потому что пережил летописание и
долго управлял мышлением ученых историков: они долго продолжали смотреть на
явления человеческой жизни глазами летописца, даже когда покинули летописные
приемы их обработки и изложения. Потому, кажется мне, этот взгляд
заслуживает нашего внимания. Научная задача историка, как ее теперь
понимают, состоит в уяснении происхождения и развития человеческих обществ.
Летописца гораздо более занимает сам человек, его земная и особенно
загробная жизнь. Его мысль обращена не к начальным, а к конечным причинам
существующего и бывающего. Историк-прагматик изучает генезис и механизм
людского общежития; летописец ищет в событиях нравственного смысла и
практических уроков для жизни; предметы его внимания - историческая
телеология и житейская мораль. На мировые события он смотрит самоуверенным
взглядом мыслителя, для которого механика общежития не составляет загадки:
ему ясны силы и пружины, движущие людскую жизнь. Два мира противостоят и
борются друг с другом, чтобы доставить торжество своим непримиримым началам
добра и зла. Борцами являются ангелы и бесы. У дня и ночи, у света и мрака,
у снега и града, у весны, лета, осени и зимы есть свой ангел; ко всему, ко
всем творениям приставлены ангелы. Так и ко всякому человеку, ко всякой
земле, даже языческой, приставлены ангелы охранять их от зла, помогать им
против лукавого. И у противной стороны есть сильные средства и способы
действия: это - бесовские козни и злые люди. Бесы подтолкнут человека на зло
и сами же над ним смеются, ввергнув его в пропасть смертную. Прельщают они
видениями, волхвованиями, особенно женщин, и разными кознями наводят людей
на зло. А злой человек хуже самого беса: бесы хоть бога боятся, а злой
человек "ни бога ся боит, ни человек ся стыдит". Но и у бесов есть своя
слабость: умея внушить людям злые помыслы, они не знают мыслей человеческих,
которые ведает только бог, и потому, пуская свои лукавые стрелы наугад,
часто промахиваются. Борьба обоих миров идет из-за человека. Куда, к какому
концу направляется житейский водоворот, производимый борьбой, и как в нем
держаться человеку - вот главный предмет внимания для летописца. Жизнь дает
человеку указания, предостерегающие и вразумляющие; надобно только уметь
замечать и понимать их. Летописец описывает нашествия поганых на Русскую
землю, беды, какие она терпит от них. Зачем попускает бог неверным
торжествовать над христианами? Не думай, что бог любит первых больше, чем
последних: нет, он попускает поганым торжествовать над нами не потому, что
их любит, а потому, что нас милует и хочет сделать достойными своей милости,
чтобы мы, вразумленные несчастиями, покинули путь нечестия. Поганые - это
батог, которым провидение исправляет детей своих. "Бог бо казнит рабы своя
напастьми различными, огнем и водою и ратью и иными различными казньми;
хрестьянину бо многими напастьми внити в царство небесное". Так историческая
жизнь служит нравственно-религиозной школой, в которой человек должен
научиться познавать пути провидения. Горе ему, если он разойдется с этими
путями. Игорь и Всеволод Святославичи, побив половцев, мечтают о славе,
какая ждет их, когда они прогонят поганых к самому морю, "куда еще не ходили
деды наши, а возьмем до конца свою славу и честь". Говорили они так, не
ведая "божия строения", предназначившего им поражение и плен. Все
провозвещает эти пути, не только исторические события, но и физические
явления, особенно необычайные знамения небесные. Отсюда напряженный интерес
летописца к явлениям природы. В этом отношении его программа даже шире, чем
у современного историка: у него природа прямо вовлечена в историю, является
не источником стихийных, часто роковых влияний, то возбуждающих, то
угнетающих дух человека, даже не просто немой обстановкой человеческой
жизни; она сама - живое, действующее лицо истории, живет вместе с человеком,
радеет ему, знамениями вещает ему волю божию. У летописца есть целое учение
о знамениях небесных и земных и об их отношении к делам человеческим.
Знамения бывают либо к добру, либо ко злу. Землетрясения, затмения,
необычайные звезды, наводнения - все такие редкие, знаменательные явления не
на добро бывают, проявляют либо рать, усобицу, голод, мор, либо чью смерть.
Согрешит какая-либо земля - бог казнит ее голодом, нашествием поганых, зноем
либо иной какой казнью. Так летописец является моралистом, который видит в
жизни человеческой борьбу двух начал, добра и зла, провидения и диавола, а
человека считает лишь педагогическим материалом, который провидение
воспитывает, направляя его к высоким целям, ему предначертанным. Добро и
зло, внешние и внутренние бедствия, самые знамения небесные - все в руках
провидения служит воспитательным средством для человека, пригодным
материалом для "строения божия", мирового нравственного порядка, созидаемого
провидением. Летописец более всего рассказывает о политических событиях и о
международных отношениях; но взгляд его по существу своему
церковно-исторический. Его мысль сосредоточена не на природе действующих в
истории сил, известной ему из других источников, а на образе их действий по
отношению к человеку и на уроках, какие человек должен извлекать для себя из
этого образа действий. Эта дидактическая задача летописания и сообщает
спокойствие и ясность рассказу летописца, гармонию и твердость его
суждениям.
Познакомив вас с основным источником для изучения древнейшего периода
нашей истории, перейду к изложению фактов этого периода.
История России
Историки России
История Урала
История Оренбуржья
Курс лекций
Планы практических занятий
Тесты
Художественная литература
Советы и рекомендации
Учебные вопросы
Литературные задачи
Биографические задачи
Проблемные задания
Библиотеки
Документы
Хронология
Исторический календарь
Архив
Ссылки
Карта проекта
Автор
Обновления
Титульная страница