Цареубийство

В карете государь почувствовал усталость от развода,  снова стало знобить от сырости манежа. Стал думать о горячем чае у великой княгини Екатерины Михайловны, о разговорах, конечно, о том, как ездил Дмитрий, о новых назначениях...

Государь рассеянно смотрел в окно на лица встречных я замечал про себя:

"Какая отвратительная рожа!.. А у этого такое славное русское лицо... Этот, верно, профессор, а тот музыкант - Милая барышня... Зазябла совсем. Жалко, что стриженая... Стоит на углу Садовой... Махнула зачем-то платком... Что она?"

Привычно приложился двумя пальцами к краю каски.

Колеса зашуршали по белому снегу просторного двора, и карета въехала в высокий подъезд Михайловского дворца. 

Первым, кто должен был бросить снаряд Кибальчича, был Тимофей Михайлов. Он стоял на углу Инженерной улицы и Екатерининского канала.

Это был молодой парень, двадцати одного года, рабочий - котельщик, громадный, несуразный, громоздкий и с таким же, как его тело, тяжеловесным умом. Он поверил Желябову, как солдат верит своему полководцу. Когда читал воззвание "от рабочих членов партии "Народной воли", где было сказано: "Товарищи рабочие! Каково наше положение, об этом говорить много не приходится. Работаешь с утра до ночи, обливаясь кровавым потом; жрешь хлеб да воду, а придет получка, хоть бы что-то осталось в руках. Так было прежде; но теперь положение наше становится с каждым днем все хуже, все ужаснее. Почти на всех заводах и фабриках идет рассчитывание рабочих. Голодные, оборванные, целыми толпами ходят они от завода к заводу, прося работы", - Михайлов плакал от жалости. Он не видел, что все написанное было ложью. Он не хотел посмотреть на себя самого: здоровый, крепкий, сильный, как бык, он знал, что всегда получит работу.

Он знал, что рабочие пропивают свои заработки и оттого бедны, но он поверил воззванию, поверил Желябову Таким хорошим "господином" казался ему Желябов.

- Меня на самое опасное место... Угожу - с , - говорил он, преданными, ласковыми глазами глядя на Желябова  -  Андрей Иванович, понимаю-с !.. Они вооруженные, с казацким конвоем, а мы с голыми руками...

В Желябове он видел ту правду Божию, которую искал, и так понравился Желябову, что первое место было дано Желябову, а второе ему, и когда Желябова арестовали, Михайлов заступил на его место.

Он стоял, прислонившись к чугунной решетке канала и уже издали молодыми, зоркими глазами увидел, как из-за здания Михайловского театра показалась карета, окруженная казаками в алых черкесках, и за нею сани.

По каналу проходили люди. Только что прошел взвод юнкеров, прошли матросы 8-го Флотского экипажа, мальчик нес на голове корзину с хлебом. На углу стояли городовые.

"Они вооруженные - я безоружный, -  вспомнил свои слова Михайлов.- Какая же это правда, когда они не знают, какой страшной силы у меня бомба? Они на лошадях, царь в карете, что они со мною могут сделать, когда они и не подозревают, для чего я здесь стою... Ведь ахну - ни синь - пороха от них не останется. Да и мальчика, пожалуй, прихватит..."

И в этот короткий миг все показалось ему совсем иным, чем было тогда, когда он клялся в верности революции.

Кучер на крутом повороте задержал лошадей - было скользко на снеговом раскате. Наступил миг, когда нужно было бросить бомбу.

Михайлов плюнул и быстрыми шагами пошел вдоль канала к Михайловскому саду.

"Везде один обман..." - вдруг подумал он.

Вторым метальщиком стоял тихвинский мещанин Рысаков, девятнадцатилетний человек с грубым лицом, толстоносый, толстогубый, с детскими доверчивыми глазами. Он так уверовал в Желябова, что смотрел на него как на Бога. Он был совершенно убежден, что вот бросит он бомбу, взорвет, убьет царя, и сейчас же, сразу же, настанет таинственная, заманчивая революция - и он станет богат и славен. Тогда - "получу пятьсот рублей и открою мелочную лавку в Тихвине...". у Рысакова не было никаких колебаний, никаких сомнений.

"Желябов сказал - год исключительный. Голод, язва на скоте. Будет народное восстание, и, значит, мы станем героями, первыми людьми в восстании. Желябов говорил: студенты, интеллигенция, рабочие, все пойдут на какие-то баррикады и нас выручат-.."

В этой вере, что "выручат", что он делает геройское и вместе с тем ничем особенным ему самому не угрожающее дело, Рысаков ловко нацелился и бросил снаряд под колеса кареты.

Раздался страшный грохот. Столб темного дыма, снега и земли высоко поднялся в воздухе, из дома по ту сторону канала посыпались стекла. Что-то ахнуло в сердце Рысакова. Он бросился бежать, но за ним погнались, какой-то человек в "вольной" одежде схватил его, сейчас же подбежал городовой с обнаженной шашкой, и Рысакова приперли к краю набережной.

Из облака дыма и снега показался государь в шинели и каске. Он рукой смахнул снег с полы шинели.

Кучер Фрол Сергеев с трудом остановил испуганных лошадей. Конвойный офицер, ротмистр Кулебякин, с окровавленным лицом, без папахи, соскочил с лошади и побежал к государю.

- Ваше императорское величество,- сказал он, почтительно беря государя под руку, - вы ранены?

- Я ничего,- сказал государь,- а посмотг'и, что они наделали!

Государь показал на мальчика, катавшегося в судорогах по панели, и на убитого казака, лежавшего на улице.

- Это кто такой?

- Максимов, ваше императорское величество. 

- Цаг'ствие ему небесное! Все из-за меня... из-за меня...

Кучер осадил карету. У нее была выбита спинка, но ехать было можно. Полковник Дворжицкий подъехал с санями.

- Ваше императорское величество, умоляю вас , - сказал он , - садитесь в сани, едем во дворец...

Государь спокойно посмотрел своими прекрасными глазами на полицмейстера и сказал:

- Погоди...

Фрол снял шапку и сказал со слезами в голосе:

- Ваше императорское величество, царь - батюшка садитесь, не то злодеи убьют .

Государь махнул кучеру рукою и обратился к следовавшему за ним Кулебякину - 

- Кулебякин, там еще казак... Что с ним?

- Это Лузенко, ваше императорское величество, он кажется, только ранен.

Государь еще раз перекрестился.

- Ужасно,- сказал он,- хуже, чем на войне. Это что же? - обратился он к Дворжицкому, показывая на Рыса-кова.- Этот и бг'осил?

- Так точно, ваше императорское величество. Государь подошел к Рысакову.

- Ты кто такой? - строго, но не сердито сказал государь.

- Мещанин,- хмуро, глядя в землю, ответил Рысаков. -  Грязнов!

- Смотг'и ты у меня! - Государь погрозил пальцем в белой перчатке Рысакову.

- А где взог'вало? - сказал государь и пошел к тому месту, где в снегу чернело круглое отверстие воронки взрыва.

Государь был совершенно спокоен. Он знал, что у него есть долг перед убитыми и ранеными, долг перед собравшейся толпою. Он не может ничем показать своего волнения или растерянности.

Кто-то из толпы громко спросил:

- Что с его величеством?

- Слава Богу, ничего, - сказал государь и услышал, или ему только показалось, что он услышал, как кто-то мрачно и угрюмо сказал:

- Погоди, еще рано благодарить Бога...

В тот же миг как бы огонь охватил государя. Страшный грохот оглушил его. Все потемнело перед глазами, все исчезло. Государь ощутил холодное прикосновение снега к лицу, страшную, непереносимую боль в ногах, на мгновение перед ним мелькнуло чье-то совсем незнакомое лицо, и государь, застонав, закрыл глаза.

Студент Гриневицкий, двадцати одного года, быть может, после Желябова и Перовской самый убежденный в необходимости "акта", сказал: "Погоди, еще рано благодарить Бога" - и, выхватив из-под полы круглую бомбу, завернутую в носовой платок, обеими руками с силой бросил ее к ногам государя.

Взрывом оторвало государю обе ноги выше колена, и сударя отбросило к панели Екатерининского канала, где он и лежал в полузабытьи, хватая руками снег и тихо стеная. Этим же взрывом поразило Гриневицкого, и тот лежал без признаков жизни у самой решетки канала.

Толпа в панике разбежалась во все стороны, и прошло несколько мгновений тяжелой тишины.

- Помогите... Помогите! - простонал государь.

Какой-то прохожий по имени Новиков и юнкер Павловского училища Грузевич - Нечай первыми подбежали к государю.

- Мне холодно... Холодно, - тихо сказал государь.

Два матроса 8-го Флотского экипажа подхватили государя под разбитые ноги и понесли его к саням Дворжицкого. Они были с винтовками и в волнении и страхе за государя не догадались оставить ружья, и ружья мешали им нести.

Из Михайловского дворца, где были слышны взрывы, почувствовав недоброе, прибежал любимый брат государя великий князь Михаил Николаевич.

Государь очень неудобно полулежал в узких санях Дворжицкого.

Великий князь подошел к нему и, плача, склонился к лицу государя.

- Саша,- сказал он , - ты меня слышишь? И будто из какой-то глубокой, могильной дали послышался тихий ответ государя:

- Слышу...

- Как ты себя чувствуешь?

После долгого молчания государь сказал очень слабым, но настойчивым голосом:

- Скорее... Скорее... Во дворец...

Кто-то из окруживших сани офицеров или прохожих сказал:

- Не лучше ли перенести в ближайший дом и сделать перевязку?

Государь услышал эти слова и громче и настойчивее, все не открывая глаз, сказал:

- Во дворец... Там умереть...

Государя уложили в санях спиною к лошадям, Кулебякин сел у ног государя, положил его окровавленные ноги к себе на колени и накрыл их чьею-то поданной ему солдатской шинелью.

Государь открыл глаза и узнал Кулебякина. Увидев, что лицо ротмистра было залито кровью, государь тихо и участливо спросил:

- Кулебякин, ты г'анен?

- Ваше императорское величество, что думать обо мне... Царапина, и только...

Кулебякин заплакал. Государь тихо пожал руку своего конвойного офицера, закрыл глаза и не произнес больше ни слова.

Когда сани въехали на высокий подъезд дворца и были раскрыты настежь двери, чтобы внести государя, сопровождавший его и на войну сеттер Милорд, как всегда бросился навстречу своему хозяину с радостным визгом, но вдруг почувствовал кровь и, не услышав голоса государя, упал на ступени лестницы без сознания. Паралич охватил его задние лапы.

Государя внесли в его рабочий кабинет и там сначала посадили в кресло, потом переложили на узкую походную койку.

Дворцовый комендант приказал начальнику внутреннего пехотного караула, только что заступившего на посты, лейб - гвардии Финляндского полка поручику Савицкому поставить часовых около спальни государя и никого не впускать, кроме членов царской семьи.

Вызванные спешно доктора - дворянин, врач лейб-гвардии Стрелкового батальона, придворный врач Боткин и придворный хирург Круглевский забинтовали ноги. Государь был без сознания.

Подле раненого стояли государь наследник с женою и сыном, Николаем Александровичем, княгиня Юрьевская. Врачи совещались между собой.

- Ваше сиятельство , - тихо обратился к Юрьевской Кругловский.- Ампутация ног неизбежна. Разрешите приступить?

Юрьевская посмотрела на наследника. Громадный, в широкой русой бороде, тот стоял у изголовья государева ложа.

Наследник молча кивнул головою.

- Если еще сделать переливание крови?.. Казаки Конвоя просят взять их кровь , - нерешительно сказал Довряшин.

Дыхание государя становилось все тише и тише. Грудь едва поднималась. Боткин взял руку государя и слушал затихающий пульс. Он выразительно посмотрел на княгиню Юрьевскую, потом на наследника.

Те перекрестились.

Было три часа двадцать пять минут. Государь, прострадав около часа, тихо скончался.

Дворцовый комендант послал скорохода приказать приспустить императорский штандарт на середину мачты.